Муссоны

Самое приятное ощущение на свете – как ветер развевает волосы. Ощущение стопроцентной свободы. Какие бы мысли ее не преследовали, стоит высунуться в открытое окно автомобиля или выйти на берег моря и позволить ветру играть в волосах, как проблемы начинают таять, и на лице появляется расслабленная улыбка. Как и сейчас. Она нервничала так, что вспотели ладошки, несмотря на прохладный и пасмурный день. Ветер обдавал свежим дыханием приближающейся осени, как будто съел мятную конфету. С каждым взлетом ее непослушных кудряшек, беспокойство уходило и она, улыбаясь, вспоминала, как была счастлива здесь столько лет назад.

– Мятный латте? – за ее спиной раздался такой знакомый голос, – Кажется, это был твой любимый?

Голос сказал последнюю фразу, слишком стараясь звучать безразлично.

– Нет, с сакурой, – она повернулась, улыбаясь как можно приветливее. Но при первом же взгляде на него сердце остановилось, а потом забилось в бешеном ритме чечетки из старых мюзиклов, которые они смотрели по пятницам.

– Его там не готовят после моего ухода. Его вообще не было в меню.

– Но рисунки с морем делают?

– Не знаю, посмотри под крышкой, – опять это нарочитая небрежность.

Нет, там было всего лишь стандартное, неаккуратно сделанное сердечко. Но она тепло улыбнулась и, открыв в восхищении рот, хотела что-то сказать.

– Это не я делал. И не просил рисунков, – пояснил он голосом с холодком. Как будто и его голос ел мятные конфеты вместе с ветром.

Когда они познакомились, она напоминала дикого зверька. Вздрагивала от его неожиданных прикосновений, убегала поздно вечером, когда он думал, что теперь-то она его. Сначала он думал, что это какая-то игра, и даже попытался действовать по Онегину. А ей было комфортно одной – без него она все вечера проводила на набережной, снимая свои странные видео с расплывающимися в боке огнями и беззаботными людьми.

Но, спустя пару недель, он приручил ее. Цветными латте с рисунками моря, гитарными ночами с Don’t you cry до рассвета, корейскими мороженками, ракушками, которые всегда забывались на уединенных пляжах. Ему так казалось. Но разве этих свободолюбивых зверьков можно привязать к себе навсегда? Ей стало слишком тесно в однокомнатной квартирке с видом на двор с буйной зеленью. И она уехала – узнать мир, найти себя или зачем все эти чудаки с рюкзаками за плечами бегут/плывут/едут? Так придумал себе он.

Ей нравилось быть не только своей, но и чьей-то еще. Когда наконец-то не нужно было принимать все решения самостоятельно. Когда нужно было готовить не потому, что каждый день надо есть, а потому что у нее есть он, который улыбается как кот, наевшись ее лапши и пирогов. Когда каждый день предсказуемо похож на другой, и в этом прекрасен: она встречала его после работы, а он выходил с двумя стаканчиками кофе – латте с сакурой для нее и терпким американо для себя; они сидели на набережной, споря или мечтая, напевая или молча; ночью он писал стихи, вдохновляясь ее платьем в горошек или веснушками на плечах. Первый концерт его группы, второй, третий и их такая приятная обыденность стала рушиться внезапными репетициями, одинокими ночами в поисках нового вдохновения и всеми этими «устал», «завтра», «перезвоню». Она больше не вдохновляет, а наоборот, мешает. Так думала она.

Она смущенно отвернулась к морю и сделала быстрый глоток кофе.

– Какой ветер будет трепать твои волосы через неделю? – он заправил ее выбившуюся кудряшку из небрежной косы за ухо, слишком стараясь не прикасаться к ее коже.

– Дальневосточный, – она быстро посмотрела ему в глаза, а потом, следя за чайкой, добавила почти шепотом, – Я остаюсь здесь.

Он безразлично кивнул головой, мол, так и должно было случиться.

– Здешний ветер особенный, – еле слышно сказала она, – Здесь мне всегда хочется остаться.

– Может, это не ветер?

– Может, – неслышно сказала она, он прочитал это по губам.

Они молча простояли несколько минут, которые обоим показались вечностью.

Наконец он не выдержал.     

– Если ты хотела мне что-то сказать, то говори сейчас. Мне нужно быть дома через полчаса – семейный воскресный ужин.

– Спой мне ту песню, про муссоны, – охрипшим голосом сказала она.

– Прямо здесь? – смутился он, оглядывая шумную воскресную набережную.

– Раньше ты не стеснялся людей.

– Раньше я влюблялся в ветер в голове, а теперь мне больше нравится полный штиль.

– Правда нравится? Или так удобнее?

Он промолчал, потом откашлялся, пытаясь настроить голос, который уже давно не использовал для пения гитарных баллад.

– Извини, я давно не пел. И, честно, нет желания. И я не помню, как начинается эта песня.

– Ничего, – корректно улыбнулась она, – Послушаю запись.

– Я ее не записывал, кажется.

– Я записала, когда мы сидели здесь.

Он задумчиво покачал головой. Потом коротко попрощался. Наклонился, чтобы поцеловать ее прохладный лоб и жадно вдохнул запах морской соли на волосах. «Конечно, она уже купалась», – с нежной улыбкой подумал он. И быстро зашагал по пешеходной части улицы Адмирала Фокина.

Она осталась смотреть на темную рябь моря. Оба мысленно напевали:

«В центре под проливным дождем

На набережной под морскими ветрами

Мы вечность друг друга ждем

Ждем прежних, а не тех, кем мы стали…»