Бриз

Греция, остров Родос, 2005 год.

Мне было 14 лет, когда я впервые осознала свою сексуальность. Мы с бабушкой отдыхали в Греции, в конце апреля, потому что «Путевки-то дешевле, чем летом. Зато не так жарко, а купаться ты у нас закаленная». Вроде бы ничего особенного не происходило: мы ездили на экскурсии по религиозным святыням, объедались мусакой, десертами с орешками и  медом, читали книжки на пляже и вечерами сидели на балкончике ее новой приятельницы – они попивали ликер и рассказывали истории из долгой жизни, а я, только открывшая для себя всю прелесть психоделического рока, часами слушала The Doors и Джими Хендрикса, смотрела на закатное море и витала в таких далеких грёзах, что и сама толком не могла объяснить себе, о чем мечтаю. Это было какое-то сладко-печальное ощущение полета, когда ты понимаешь, что наступит момент – и ты упадешь.

В один из вечеров мы неспеша шли после сытного ужина вдоль моря. Бабушка, бывшая учительница географии, экзаменовала меня на тему морских ветров. Проходивший мимо мужчина споткнулся, бабушка усмехнулась и почему-то обернулась ему вслед. Я тоже обернулась. И мужчина обернулся. А потом быстро-быстро зашагал дальше. Бабушка оглядела меня и сказала: «Красный – это твой цвет. Все мужчины оборачиваются. А этот даже споткнулся, заглядевшись». И продолжила, как ни в чем не бывало: «Так что там с бризом?»

– Бриз – это легкий ветер, который дует с моря на сушу днем, с суши на море ночью, – на автомате сказала я. Но в этот момент в моей голове взрывался фейерверк «Я привлекательна! Меня хотят мужчины!».

В тот вечер я не пошла на балкон – сидела на берегу моря, пытаясь по-взрослому ответить на чей-нибудь заинтересованный взгляд. Как это делается – я не знала, до этого я всегда смущенно опускала глаза, а когда поднимала ресницы вверх, того взгляда уже не было. Но вечерами резко холодало, с моря дул уже не приятный бриз, а леденящий пальцы и спутывающий волосы суровый ветер. Поэтому на пляже, кроме меня, никого не было. Холодными кончиками пальцев я нащупала в кармане три монетки – 3 евро, этого хватит на стакан сока, а может даже и вина, если мне его нальют. Я пошла в сторону ресторанчика на берегу, где мы с бабушкой обычно ужинали. Но потом вспомнила местную публику, состоящую из шумных семей и чинных пожилых парочек с аккуратными шапками седых волос, и решила углубиться в городские улочки.

Из ресторанов доносились мелодии из «Грека Зорбы», уличные зазывалы с соблазняющими улыбками приглашали меня внутрь. Везде улыбки, смех, громкая музыка, ожидание долгой и веселой ночи. Я прошла пару кварталов с тавернами, где сидели, в основном, большие компании. За ними были бары, с коктейлями по евро и музыкой, которую ощущаешь горлом и желудком. Я прошла улицу до конца, не решаясь зайти ни в один из полупустых баров – было только 10 вечера. Мне казалось, что у меня сразу же потребуют паспорт и с позором выставят на улицу. Еще позорнее это будет выглядеть из-за того, что я за неделю так и не смогла побороть языковой барьер. Английский, которому меня учили с 8 лет («Антонина Сергеевна – педагог от Бога», – говорила бабушка с придыханием про моего неизменного репетитора), забывался сразу, как только со мной кто-нибудь заговаривал на нем за пределами класса и затхлой квартирки «педагога от Бога».

Пройдя улицу повторно, я все-таки решилась. С безразличным видом «Посмотрим, что тут у вас, может, и останусь на коктейльчик» я села в самый темный угол у края барной стойки. Но сияющий белоснежной улыбкой смуглый бармен сразу же заметил меня. Я напряглась, но попыталась сделать выражение лица скучающим и посмотрела на часы. Пусть подумает, что я жду кого-то постарше. А он всего лишь спросил, что я буду пить. Мартини, конечно же. Мы пару раз пробовали с девочками, правда, разбавляя его спрайтом. С чем мартини? Не говорить же, что со спрайтом.

– Положите туда вишню, – я считала, что все с вишней выглядит соблазнительнее. Даже если это вишенки-завязки на моих подростковых босоножках.

Бармен услужливо кивнул и через 10 секунд протянул мне красивый, но дешевый стакан из толстого стекла. Я сделала микроглоток, мысленно поморщилась и кивнула бармену. Вообще-то в кино так делают с вином, но как нужно благодарить за коктейль, не скатываясь в чрезмерную вежливость, я не знала. Тем более я играю роль холодной отстраненности. Неприятная крепость мартини вдруг расцвела приятной легкостью в голове – я только что осознала, что без проблем сделала заказ на английском и поняла встречный вопрос.

Играть не очень получалось – пока я изящно вытягивала ножку, не достающую от пола, с нее слетела босоножка, оставшись болтаться завязанной вокруг лодыжки. Пришлось слезть с высокого стула, чтобы ее надеть, и после я задумалась – снова садиться, показав себя неуклюжей, или остаться стоять. Я повернулась спиной к стойке, положила на нее локти и небрежно оглядела бар, как будто ищу своего опаздывающего спутника.

Вместо мифического бойфренда ко мне подошел вполне реальный парень. Высокий, темноволосый, но со светлой покрасневшей кожей и непахнущий яркими духами, как большинство местных мачо. Значит, тоже турист.

– Leaving so soon?

– Yes… no… I mean… Блин!

– Русская? – он снисходительно ухмыльнулся.

– Да, я… Вообще-то я знаю английский, просто…

– Не привыкла общаться на нем?

– Да.

Мы замолчали. Он встал ко мне полубоком, опершись правым предплечьем на барную стойку и слегка наклонив голову вправо. Я чувствовала, что он разглядывает меня, но от этого было не приятно как днем, а противно. Я пристально смотрела на неоновую вывеску у бара напротив, не решаясь повернуться к нему.

– Ты одна? – его голос звучал как все самые соблазнительные бархатно-приглушенные голоса из старых фильмов, но сейчас для меня это был сигнал о том, что нужно бежать. К бабушке, в номер, под плотно накрахмаленное одеяло, к детской пижамке с Hello Kitty. Я еще не готова к тому, чтобы меня хотели.

– Нет, – ответила я и быстрым-быстрым шагом пошла к выходу.

К счастью, бабушка с подругой задремали под телевизор. Когда я вернулась в номер, она только что проснулась и собралась меня искать. Она удивилась, как я не замерзла на таком ветру, потом заметила, что я наконец-то без плеера и сказала, что мне почаще нужно проводить время на улице. Ну уж нет, бабуля.

В последний день мы пошли поужинать в новый ресторан, бабушкина приятельница сказала, что там подают морепродукты («Ребенка ведь надо рыбой кормить, а мы каждый день едим мясной фарш!»). После неоправданно дорогого ужина (с белым вином для нас обеих – надо отметить последний день отдыха!), бабуля с приятельницей отправились за традиционной порцией ликера на свой балкон, а я – на пляж. Все прошедшие дни я злилась на себя за то, что убежала. Это же была просто тренировка, ничего более. Да и как вернуться с пляжного отдыха без первого поцелуя? Вино или отчаяние последнего дня, не знаю, что повлияло на меня больше. Через 15 минут я снова стояла у той барной стойки, а бармен, приветливо улыбнувшись, спросил: «Martini with cherry?».

Я уверенно кивнула и, заправляя волосы за ухо, оглядела зал. Он сидел за столиком с двумя ребятами и большой компанией девушек. Я их знала, мы вместе прилетели в один отель. Тоже ловят свой последний шанс. Все на стриптизерских каблуках, в приталенных платьишках и кудрях – не таких как у меня, небрежно завитых морской водой, а туго накрученных плойкой. Я выглядела старше своих лет, особенно если накраситься. Но сейчас я пришла после ужина с бабушкой, в мятом льняном сарафанчике и в тех самых босоножках с вишенками.

Он подошел к бармену, смеясь, перекинулся с ним парой фразочек, взял наполненные бокалы и вернулся к столику, даже не посмотрев в мою сторону. Я медленно пила мартини, почти не чувствуя вкуса. Хотелось разреветься или, еще лучше, опрокинуть на него этот чёртов стакан. Сейчас я успела разглядеть его и поняла, что влюбилась. Не во внешность, не в характер, а в то, что существует мужчина, которому я понравилась и есть еще призрачный шанс, что мы сможем пообщаться до моего отъезда.

Бармен подмигнул мне и сказал, что тот парень опять угощает меня. Что? И тут я вспомнила, что в прошлый раз ушла, не заплатив. Значит, он и сейчас заплатил? Короткое «yeap» в ответ. Я насобирала мелочью 2 евро и попросила бармена вернуть ему эти деньги. Конечно, я представляла, как подхожу к их столику и бросаю ему эти монетки вместе с дерзкой фразой, но… Он же не поймет, для него все это – просто шутка над школьницей. А я сгораю от злости и гордости.

– Вишенка, я просто хотел угостить тебя, – он встал в ту же позу, что и в первый  раз, но сейчас говорил вежливым, даже осторожным тоном.

– Я сама могу заплатить за себя.

– Серьезно? Сколько тебе лет? 15-16?

– 17, – ответила я и взяла в рот обе вишенки с черенком. Чтобы занять рот чем-то другим, а не разговорами с ним. Но в глубине мыслей я знала: мое пьяное подсознание считало, что это выглядит очень соблазнительно.

Он снисходительно покивал головой и как будто бы удивленно поднял брови.

– Ты здесь одна?

Я кивнула.

– Без взрослых?

Пожала плечами.

– Из Москвы?

Помотала головой и допила остатки мартини.

– Заказать тебе еще?

Помотала головой. Голова как будто не сразу вернулась на свое место. Из промелькнувших мыслей я уловила только одну – лучше пока не вставать со стула.

– Родители запретили разговаривать с незнакомцами, поэтому молчишь? – он собрался уходить, не дожидаясь ответа.

Испугавшись потерять его так быстро, я ответила: «Нет, просто пытаюсь завязать черенок в узел. Я читала про какую-то технику, но забыла, как правильно это делать».

– Давай сюда свой черенок, Вишенка, – он протянул ладонь к моему рту.

– Я могу передать по-другому, – я наклонилась и поцеловала его. Вернее для меня это было «поцеловала», а для него, наверное, коснулась своими губами его. Черенок так и остался у меня во рту.

– Серьезно? Иди спать, Вишенка, – он пошел к своей компании и от столика донеслось: «Да не знаю я, кто она такая. Отстань!»

Я проревела полночи, под бабушкин храп и шум моря. Но глубоко внутри была удовлетворена. Первый поцелуй. В другой стране. С парнем намного старше меня.

Вьетнам, Ханой, 2009 год.

Я гордился собой – впервые за 30 лет я живу так, как хочу. Да, начинать работать фрилансером не просто – 2 месяца поисков работы и теперь совсем не радужная зарплата. Но это только начало, надо просто набраться опыта. Конечно же, сразу после того, как я нашел работу, я уехал в Азию – зачем еще работать удаленно? На курортную жизнь мне пока не хватало, поэтому первую свободную зиму я провел в Ханое. Конечно, в течение случившихся за зиму трех холодных дней я поскучал по централизованному отоплению, но в целом жизнь в этом гудящем муравейнике была мне по душе. Полдня я работал, остальное время испытывал свой желудок в забегаловках только для местных, где пахло суповым набором; составлял свой рейтинг лучших кофеен; практиковал английский с местными студентами у озера (особенно забавно было это делать со смущающимися студентками, для которых белый парень – это бог); и, конечно же, коллекционировал бэкпекерш из разных стран. С ноября по апрель в моей коллекции были: 2 австралийки (не сразу, к сожалению), 1 англичанка, 1 голландка, 2 француженки, 1 полячка и 3 немки. Ни одной русской. Наши девушки жарились под солнышком Муйне. Тогда мода на одиночные путешествия с огромными рюкзаками еще не дошла до вечно догоняющей и вечно встающей с колен страны.

В последние недели я потерял свою зимнюю расслабленность. В конце апреля Ханой начинал выкуривать засидевшихся экспатов. От палящего солнца спасал вечный смог, но гулять все равно было невыносимо. Я изменил график: работал днем, в самое пекло, и только после 6 вечера выбирался на шумные и грязные улицы Французского квартала.

Я гордилась собой – впервые за 18 лет я живу так, как хочу. Я бросила университет после нескольких тягучих месяцев нудных занятий и уехала в путешествие без обратного билета. Сначала я спотыкалась о неприятные неожиданности типа непонимания английского китайцами или блуждания по запутанным переулкам без онлайн карты. Но в итоге все эти некомфортности оборачивались теми самими приключениями, которые и отличают путешествия от туристических поездок.

В Ханое я долго блуждала в переулках Французского квартала в поисках своего хостела. Сначала я не спешила: медленно шла вдоль дороги (тротуары были заставлены припаркованными мотобайками), разглядывая лавки бамбуковых ремесленников и вьетнамские семьи, сидевших на низеньких пластмассовых стульчиках с тарелками лапши. Потом прибавила раздраженности к своим шагам из-за того, что лавки повторялись по третьему кругу. Перешагнув гордость, которая голосом моей бабули говорила, что у меня в голове компас и я могу сориентироваться самостоятельно, я обратилась в первое попавшееся турагентство за помощью, а уже через 15 минут была счастливой обладательницей комнатки во Французском квартале Ханоя. Не койки в шумном хостеле, а своей собственной комнатки с кухонным уголком! Да, цена была чуть выше моей кровати в общем номере, но я решила пожертвовать количеством дней в Ханое, который мне показался «обычной Азией». Зато следующие 2 ночи я проведу в тишине и чистоте (видели бы вы общие женские комнаты с их лианами грязного белья и полом, усеянным волосами).

По приезде в новый город всегда кажется, что сейчас упаду на кровать и не встану до следующего утра, но после душа и получасового отдыха я энергично бегу теряться в новом месте. Ханой не был какой-то знаковой точкой моего путешествия. Мне нужно было остановиться и подумать, куда ехать дальше – через Лаос в Таиланд или через южный Вьетнам в Камбоджу. Лаос, Камбоджа – эти названия так приятно щекотали мое эго путешественника. Но сначала нужно было решить важные бытовые вопросы: поесть и купить новые сандалии.

На рынке, среди резиновых тапок и подделок спортивных брендов, я увидела милейшую вещь, вызвавшую в моей памяти такие сладко-меланхоличные картинки. Я тут же купила и надела эти босоножки с завязками-вишенками.

– Вишенка, советую их яичный кофе с ромом.

Я увидел эти забавные детские босоножки, задорно выглядывающие из-под длинного сарафана, и вспомнил об их маленькой обладательнице с какого-то из греческих островов. Кажется, это было на Родосе. Я знал, что всем им нравятся прозвища, и после той девочки называл Вишенками еще пару девушек. И я бы не вспомнил о той, первой Вишенке, если бы она сейчас не сидела за моим столиком, смеясь, пересказывая ту историю со своей точки зрения. Красиво повзрослевшая, без робкой сутулости, было заметно, что она наслаждается своим одиночеством и независимостью. Как и я.

Ханой – это не город долгих променадов, поэтому после круга вокруг озера, мы пошли к ней на «потрясающий чай из одной китайской деревушки». Вот так все легко и просто.

Наверное, это нравилось мне чуть ли не больше, чем финал. Комнату постепенно наполняли теплые волны. Рот каждой их них всегда был чуть приоткрыт, а замедленное дыхание было так заметно по высоко вздымавшейся грудной клетке. Невидимые электрические нити притягивали нас друг к другу все сильнее. Невинные вопросы, нарочито громкий смех, неуклюжие намеки, мягкие кошачьи движения. И соревнование. Кто первый согласится утонуть в этих волнах, погрузиться с щекочущей поверхности в вязкую и затягивающую глубину.

Она была в сарафане с открытой спиной и не упускала любой возможности, чтобы продемонстрировать свой узор из родинок и бугорки позвоночника под тонкой кожей.

– У тебя красивая спина, – шепнул я ей, подув на лопатки.

Видимо, она тоже знала правила этой игры. Она только повела плечом и почти неслышно хмыкнула. И хотя по всем ее движениям и дыханию я понимал, что стоит мне сдаться первым, как сдастся и она… Я хотел победить. Чтобы она, как тогда, в Греции, первая коснулась моих губ.

Она резко повернулась, как бы случайно столкнувшись со мной, быстро извинилась и потянулась к верхней полке за чаем. Стараясь не смотреть на меня, она высыпала травы из упаковки во френч-пресс и стала ждать, когда закипит чайник.

– Что? – она не выдержала моего пристального взгляда.

– Почему ты не смотришь на меня?

– Потому что если посмотрю, то примагничусь.

Мы рассмеялись и встретились взглядами. Она приоткрыла рот и посмотрела самым убийственным для меня взглядом – по-детски развратным. И примагнитился я.

Обожаю девушек версии «4 утра». Случайно проснувшиеся, такие умиротворенные, искренние, без показной скромности, болтающие щекотным шепотом.

– Куда ты дальше? – спросил я.

– Думаю, что я задержусь во Вьетнаме. Послезавтра поеду в Хойан, потом в Хошимин. А потом…

– Может быть, лучше задержишься в Ханое?

– Зачем? Лучше уже не будет.

Она по-детски широко улыбнулась: «Представляешь, пройдет опять ровно 4 года, и мы случайно встретимся где-нибудь в Африке? Или лучше – в Южной Америке!»

Бразилия, Рио-де-Жанейро, 2013 год.

Любовь давно была для меня чем-то вроде Бога – опровергать его существование было настолько скучно, даже дурновкусно, что я уже не старался приводить аргументы против. Просто жил, принимая как данность, что ни Бога, ни любви нет, и никто не докажет мне обратное. Любовью (именно так, с большой буквы) я называл свою жену, с которой было так удобно. А любовью с маленькой буквы – то нарастающее желание быть с Вишенкой. Когда мы расстались в Ханое, я отложил это желание ко всем несбыточным встречам и успешно забыл почти на 4 года. Но с наступлением пьянящего теплым воздухом и дразнящего холодным солнцем апреля, я вспомнил. Не ее, а скорее фантом, обещающий вытянуть меня из рутины.

Сумасшедшая, почему Рио-де-Жанейро? И почему я не возразил? Наверное, думал, что это просто шутка. Может, это и есть жестокая шутка. Но я решил проверить.

4 года назад мы оба посмеялись над поездкой в Рио-де-Жанейро. Я была уверена, что к тому времени стану бывалой путешественницей и это опять будет забавной частью долгого пути. В Азию я возвращалась 3 года подряд. Но на четвертый год я испуганно поняла, что мне захотелось какого-нибудь якоря. Я знала, что это ненадолго, я легко и быстро обрубаю все тянущие вниз канаты, но иногда без этого никак. Почувствовать, что хоть что-то в этой жизни не меняется, что где-то меня ждут, хотя бы на несколько ночей. Конечно же, я вспомнила его. Он – моя тонкая цепочка с реальностью.

С детства я пообещала себе, что у меня не будет такой любви, как у родителей. Они были неразлучны, всегда «Мы, мы…». Окруженная подругами с половинчатыми семьями, я считала себя самой богатой. Пока папа не умер от рака. Мама сгорала вместе с ним, а когда его не стало – не стало и ее. Сначала морально – она не умела проводить время одна, постоянно разговаривала с ним, у нее не было никаких увлечений, желания делать что-то для кого-то другого, да хотя бы для себя. Спустя самый долгий и тяжелый год, она выпила достаточную для вечного сна дозу таблеток. И даже мы с бабушкой согласились, что так ей будет лучше, теперь они вместе.

У меня никогда не было привязанностей (кроме моей бабули, которая сейчас с родителями) и вряд ли я захочу провести с кем-то всю жизнь. Но даже самым одиноким морякам нужна спокойная гавань, хотя бы раз в несколько лет. Всегда неизменная – ты приезжаешь и знаешь, что там тебя ждет.

И новый, 2013 год, я встретила в Новом свете с приятно тающим ощущением скорой встречи. Не потому что она будет какой-то выдающейся или незабываемой, а потому что она просто будет.

Все дни мы провалялись на крахмальных простынях душного номера, прячась от тропических ливней и необходимости заполнять прогулки по городу неизбежными рассказами о своей жизни. Почему-то в постели об этом не говорится. Хочется пафосно философствовать или задавать глупые вопросы («Ты правда не знаешь, почему вены голубые, если кровь красная?» или «Когда бриз дует с моря на сушу – днем или ночью?»), смотреть бразильские сериалы, понятные без знания урчащего португальского, или просто долго-долго молчать, запоминая узор из крапинок в его серо-зеленых глазах.

Все дни мы провалялись на крахмальных простынях душного номера, прячась от тропических ливней и необходимости заполнять прогулки по городу неизбежными рассказами о своей жизни. И, кажется, пресытились друг другом. Когда закончились общие темы любых, едва знакомых людей, пошли глупые вопросы, чтобы заполнить пустоту. А когда мы молчали, мне казалось, что она смотрит на меня с ожиданием чего-то большего.

– Ты точно не можешь остаться подольше?

– Вишенка, ты представляешь себе, сколько стоят новые билеты через Атлантику?

– Тогда нам осталось выбрать следующее место. Твоя очередь! Только что-нибудь поближе.

– Давай опять выберешь ты, – мне не хотелось думать о том, что будет через четыре года, потому что сейчас я, как в детстве на бабушкином огороде, переел вишни и меня тошнило.

– Ты не хочешь больше встречаться?

Вишенка, какое же это точное слово. Встречаться. Это точно про нас, ведь все, что у нас есть общего – это короткие встречи, вырванные из реальности.

– Нет, почему…

– У тебя есть семья?

– Мы же договаривались не говорить о наших реальностях. Но я тебе отвечу. Нет, у меня никого нет, – я соврал. Второй раз за вечер. Хотя до этого я с упоением наслаждался тем, что я честный с ней обо всем на свете. Я мог рассказывать о самых дурацких любимых фильмах, при ней подпевать позорно-дискотечным песням из 90-х, пересказывать сюжеты комиксов. Но только пока наши разговоры не коснулись обыденности. Она выглядела такой одинокой. Я чувствовал, что у нее никого нет – за эти дни она ни разу не проверила телефон, ни с кем не созванивалась и не переписывалась. Мне казалось, что если она будет знать, что есть еще один такой одиночка, бродящий по свету и ждущий раз в 4 года встречи с ней, то ей будет легче переносить одиночество.

– Я не ревную, – сказала она, закатив глаза, – Просто интересно.

Она села напротив меня в ожидании моей истории.

– У меня никого нет, – я повторил это медленно, как для своей дочери.

– Не лги мне, – сказала она. Но ее умоляющий взгляд жалко шептал: «Пожалуйста, обмани меня еще раз. Как-нибудь красиво. Я знаю, ты это умеешь».

И я рассказал ей придуманную историю об одиноком, но наслаждающемся одиночеством человеке.

– Значит я нормальная.

– Или мы оба ненормальные!

И прощальная горсть вишен вдруг снова стала ощутимо сладкой.

Италия, Минори, 2018 год.

Боясь забыть ее, я, как делают в йоге, чтобы не потерять позу, сосредоточился на одной точке – созвездии родинок на хрупкой ключице. Черты лица в моей памяти замылились, я помнил смеющиеся глаза с лучиками мягких морщинок, веснушчатый нос, пухлую нижнюю губу. Но все было как будто в расфокусе. А золотистая кожа с крупной родинкой, похожей на звезду, и двумя мелкими, как песчинки, точками возникали в моей памяти максимально живо. Твердость и в тоже время легкость ключицы, вкус соли и запах кокосового масла. Как голодный пес я мысленно обгладывал эту кость, мечтал поцеловать ее, прикоснуться к бугорку родинки, провести языком по всей длине ключицы.

Как мы выбрали это место? Были слишком пьяными или опьяненными. Вы не найдете Минори на карте Италии, только на очень подробной карте Амальфитанского побережья. Только, если захотите спрятаться от толп туристов в спортивных сандалиях, атакующих открыточные Позитано и Амальфи с первыми лучами свежего апрельского солнца. Мы делили каменный домик с итальянской семьей, которая пекла нам хлеб и каждый вечер кормила самодельной пастой. Все было так по-домашнему, никаких неловкостей, никакой напряженности. Как будто последние 4 года мы провели вместе и теперь знали друг друга до числа веснушек на носу и песен, которым мы не можем не подпевать. Мы часами взбирались в горы, чтобы выпить вина на вилле в Равелло, и всю дорогу болтали, так весело и просто; загорали на галечных пляжах, наслаждаясь томным молчанием и осязая, что рядом дышит самый чувственный человек на свете; слизывали сок ароматных апельсинов с пальцев друг друга; танцевали ночью без музыки на маленьком балкончике, дыша морской солью, запутавшейся вместе с бризом в волосах. Мы оба понимали, что эта неделя, как и следующая через 4 года, это настоящая амброзия, неразбавленный ничем сок. Выпить его больше положенного нам глотка – и он перестанет быть таким пьяняще-вкусным. Но ограничив себя сейчас, нам достанется еще несколько глотков потом.

Когда мы встретились, он заметно постарел: глубокая морщинка между бровей и две борозды на лбу, чуть поредевшие волосы, постриженные короче, чем обычно. Но все равно был таким знакомым. Он пах тем же кремом для бритья, тем же дезодорантом и кондиционером для белья. Прижавшись к его широкой груди, я очутилась дома. «Заземлилась», – как бы сказали космонавты.

Он уехал, а я осталась ждать свой рейс. Я начала новый дневник. Всегда после нашей встречи я начинала новый, даже если в старом блокноте оставались свободные страницы. Первый мой дневник начинался с Чувственности, второй – со Свободы, третий – с Дома. Менялось мироощущение, менялись мысли. Каждый раз после него я становилась смелее с собой и могла признаваться в том, чего боялась.

«Любовь.

Почему любовь типа «Свадьба по залету, ипотечная двушка и выходные в ТРЦ» – это нормально, любовь типа «С выпускного класса вместе, стабильность наше все, ждем блаженной пенсии» – это верх мечтаний? Как вообще другие могут определять, что такое ваша любовь? У каждого она своя, и если чьи-то отношения кажутся вам извращением или чем-то неправильным, то ключевое слово здесь «кажутся». Моя любовь – это свобода на длинной тонкой нитке. Я могу обрезать ее в любой момент, могу позволить притянуть себя, а потом снова улететь. Моя любовь – большую часть времени плещется в фантазиях и «если бы…». Но когда она материализуется, в ней нет ни грамма быта, она чистая, неразбавленная, пьяняще ударяющая в голову. И я думаю, что она будет самым ярким сувенирным воспоминанием о моих путешествиях, когда я осяду где-нибудь. А пока у меня нет дома и семьи, он – мой островок стабильности, а я – его глоток свежего воздуха».